Дед рассказывал…
Давно это было. Колхозы только начали формировать. Селяне жили купно и сообща, собираясь на все важные дела и решения в избе старосты, а потом и председателя колхоза. До тех пор, пока не построили клуб.
Так вот, в один из вечеров, гуляли там, провожая в армию рубаху-парня, первого гармониста на селе, весельчака и балагура. Жизнь на селе была не из лёгких и призыв в армию, где жили на всём готовом, считался не обременительной обязанностью, а почётным отпуском. Потому шли туда с песней и пляской, веселясь и радуясь. Гражданская давно окончилась, Финская компания ещё и не думала начинаться, в стране был подъём “энтузазизма” и эйфория от трудовых успехов и свершений. А с учётом того, что голод тоже, хоть и не так давно отступил, позволив появиться первому достатку, армейская жизнь считалась ещё и способом отъесться на казённых харчах. В общем, тогда в армию призываться было выгодно по всем статьям. Брали лучших из лучших, да и характеристику надо было получить от председателя колхоза или совхоза. Вот так вот было в начало советской эпохи, друзья мои…
Так вот, проводили. Как говорится, порвали три баяна по пути. Только молодки затосковали. Знаемо дело, им бы всё одно на уме. А отец, с матерью гордясь сыном, пару дней кормили и поили народ окрестный. Было с чего. Призывался, к слову, наш удалец недалече, что тоже было по тем временам весьма большой редкостью, ибо старались дать новобранцу побывать как можно дальше от родного края, дабы мечты о тёплой постели и тех самых молодках душу нежную не тревожили по ночам на стальных пружинах. Где точно не помню, но, то ли под Псковом, то ли под Нарвой.
Проводили и стали ждать писем, весточек. Как заведено — по приезду в часть отписаться домой. За тем строго следили командиры и политработники части, чтобы солдат связь с корнями своими не терял, а обратно письма все читали вслух, чтобы и у других солдат понимание было — чем живёт сослуживец, чем земля его славится. В письмах тех писали тогда не о “чмоках” и “поках”, а о том, насколько родной колхоз перевыполнил план по зерновым, а насколько по молоку и мясу. И какие повышенные трудовые обязательства взяли на себя доярки и пастухи. Чтоб и солдат мог гордиться своей малой родиной перед сослуживцами. Сам же он писал о быте и повседневных делах своих служебных, об успехах в боевой и политической подготовке, в том числе и за подписью политработника, что придавало вес и солидность письму рядового бойца.
…Но вот через месяц, закинув котомку за спину, на околице показался солдат. В почти новой гимнастёрке ещё не успевшей пропитаться потом и выцвести на солнце, повзрослевший и… с повязкой на глазу. Прошёл он через село, здороваясь с сельчанами, и зашёл в дом свой к родителям своим. На селе коли так — не принято было пытать человека да нудить его рассказать. Обычай был — не трогать человека, коли не зовёт он сам. Вот и молчали все, озадаченные, сочувствия полные и желающие понять произошёдшее.
Отец с матерью, сына, потерявшего глаз, приголубили, накормили, воды налили помыться и спать на чистое положили.
Отоспался он, встал поутру, поменял повязку на глазу и вздохнув горестно, сказал отцу и матери, чтоб народ звали, ибо хоть и не выслужил он срок, а со службы домой вернулся честно и негоже людей томить, да лишать их праздника.
Покивали родители, да клич кликнули по селу, чтоб собирались люди. Председатель свою избу выделил, без оговорок и попрёков, ибо дело сие всех касалось. Сели, как принято за стол, за родителей выпили, за солдата, за службу, да спросили всё же, как же так, вот так быстро вернулся, да ещё с ранением, неужто война где началась, али случилось что?
Вздохнул солдат вернувшийся и, встав, покорившись неминуемому, стал рассказывать. Стояли они в карауле, чуть ли не первом в его службе, ночью, где темень и ни зги не видно. И разобрало их с напарником покурить аж до колик в животе. Свернули они самокрутку на двоих, а наш-то и стал прикуривать. Взял коробок в руку, запрятал в ладони, чтоб не выронить в потёмках, да на себя спичкой и чиркнул,… а та искра от неё прямо в глаз и ушла. Вот и сказ весь, люди добрые. Не было ни подвига никакого, ни дела достойного, просто оплошность и случай глупый…
Замолчали все, ибо трудно впитать было такой рассказ сразу, но сильнее всех пригорюнился отец солдата. Да не выдержав, кулаком по столу стукнув, в сердцах бросил сыну: “да как жеж так умудрился то ты, неразумный сын мой, ведь всю жизнь курят все у нас, а тут на тебе! как же ты так один сподобился?”
Не зная, куда девать себя от стыда и обиды, солдат схватил коробок спичечный и, выхватив спичку, чиркнул её также на себя, воскликнув “да вот так вот и было всё, батя!”… и искра из спички ровно в оставшееся око и вылетела…
Так и появился на селе слепой молодец, до старости на завалинке греющийся и самокрутки крутящий. Любил он коробок спичечный в руках вертеть…