Как только я родился, мама увезла меня обратно в ГДР по месту службы отца и своей собственной. Потом снова вернули меня на малую Родину – к дедушке и бабушке, в село Шиновка, Кирсановского района Тамбовской области. Там я и рос изначально. Ощущение взросления для меня было связано, прежде всего, с пределами личного пространства, которое может быть освоено и изучено самостоятельно. Сначала, это свой дом. Деревенская изба-пятистенка, построенная дедом на основе финского домика по типовому проекту. Там можно было разгуливать и изучать множество интересных вещей, начиная от того, как пригнаны доски на полу, и, заканчивая содержимым многочисленных шкафов и тумбочек. Потом двор. Двор был большой, с огромной яблоней посередине, рядом с которой стояли качели и здоровенная железная бочка под дождевую воду. Вода во время дождя бурным потоком сливалась в сточный желоб и хлестала в бочку, зачастую за один хороший ливень, переполняя ее и проливаясь наземь. Воду использовали на полив всей растительности на огороде, начиная от клубничных грядок, и, заканчивая банальной картошкой. Двор осваивался долго. Там была лестница, ведущая к кроличьим клеткам, под которой можно было построить себе дом, а также изначально земляная стена, которая отделяла низину от возвышенности на нашей пересеченной местности. В этой стене можно было копаться, но только аккуратно, чтобы не обвалить и не получить нагоняй от взрослых. Строить гаражи для своих игрушечных машинок и лепить из глинистой земли миски и горшки, которые видел в книжках.
Освоив двор, можно было выходить на улицу, к огороду, изгородь которого была скрыта зарослями тёрна и сливы. У выхода из дома, рядом с калиткой росла рябина. Здоровое, развесистое дерево с ветками, заползающими на крышу дома и тяжелыми гроздьями ягод, привлекавшее поздних птиц. Забор между домами был увит полностью диким плющом и виноградом. Можно было долго изучать все это, рассматривать, как растет крыжовник, который я не мог терпеть с детства и до сих пор. Параллельно, уже было можно подниматься в палисадник к клеткам с кроликами и доходить до сенника. Кроликов хватило надолго. Изучать их можно было практически вечно, наблюдая за их скаканием, поеданием травы и комбикорма или же чесанием лапами своих боков и ушей.
Тогда же мной была освоена и летняя кухня – наш маленький домик, который раньше был хлевом, но после того, как перестали держать крупный скот – его переоборудовали в летнюю кухню. Там была большая комната с печкой, рядом с которой стоял стол, за которым всей семьей мы пили чай. Был коридор, в котором была газовая плита с большим красным баллоном, который шипел и пыхтел, когда его меняли на другой такой же. За большой комнатой была холодная, в которой у нас хранились варенья и соленья, которые далеко не всегда помещались в погреб. А со стороны коридора была комнатка, которую выделили мне. Дед срубил мне полки для книг, я поставил там парту и просиживал там, в жару или вечерами, очень любя жечь свечи и читать при их свете взрослые книжки. Под взрослыми книжками на тот момент понимались справочники по биологии, химии и всяческие энциклопедии, которые я читал сначала, не понимая, но потом все больше и больше вникая в написанное. Историю и биологию я полюбил как-то сразу и совершенно естественно потом, совершенно не напрягаясь, учился по этим предметам в школе. Но до школы было еще далеко. Потому что еще не был изучен подпол.
Подпол был темный и холодный. Его заливало по весне талой водой практически по колено. Цементные стены были практически всегда ледяные, и сохранность продуктов там была изумительная. Спускаться туда по лестнице, поднимая тяжелый деревянный люк с железным кольцом вместо ручки, было увлекательно и леденило ощущениями душу не меньше, чем тело. После изучения подпола, наступило время оврага с садом.
Сад, с его березами был по моим меркам огромный. Там было две грибницы и два муравейника. Я смотрел, как муравьи протаптывают дорожки от муравейника к каждому дереву, видел, как со временем эти муравьиные тропы опускаются ниже уровня грунта, скрывая от неосторожной поступи черных тружеников. Сначала муравейник был один, но дед сказал, что его не хватало на весь сад, и как-то привез на тачке выкопанный где-то в лесу еще один. Он позвал меня в сад, выкопал на полштыка лопатой углубление и аккуратно сгрузил в углубление на земле у самого склона холма гудящий ком муравейника. Через несколько дней от него потянулись новые дорожки, и теперь муравьи были у каждого дерева в саду. Охват территории, которую можно было изучать и исследовать, стал уже настолько значителен, что даже всего дня зачастую не хватало, чтобы обойти все уголки и узнать, что нового, где произошло.
И вот тут, совершенно случайно, мне разрешили, наконец-то, пользоваться лестницей на чердак. И я открыл новый уголок, который отнял у меня еще больше времени. Сначала мне не разрешали лазить наверх. Просто потому, что лестница была уже старой и некоторые ступеньки уже шатались. Это был один из немногих запретов, которые мной соблюдались. Правда, сначала я тайком проверил сам и убедился, что лучше не лезть, потому как пятая или шестая ступенька даже под моим весом ощутимо затрещала. Потом дед принес две здоровых и толстых слеги, на которые набил новые ступеньки, и свежая лестница была опробована. Ее можно было использовать как турник, а можно и просто залезть наверх. И теперь чердак был для меня открыт. Оттуда можно было наблюдать за частью дороги через наше село и быть при этом невидимым для окружающих. Это ощущение мне нравилось. Деревья с улицы доставали своими ветками до окна и шуршали по стеклу.
Естественным путем дальнейших исследований после этого стала сама крыша. Шифер на тот момент был уже староват, но мой детский вес он выдерживал вполне. Проще всего было залазить на летнюю кухню, крыша которой вплотную подходила к земляной насыпи. Пологая часть крыши из шифера была мне не интересна, там было трудно ходить, и можно было расколоть участок кровли. Поэтому осторожно пробравшись через нее, я подымался по деревянной накладной лестнице на верхушку кровли, покрытую железным листом, и там, сидя на самом верху, озирал окрестности, ощущая себя то капитаном на мостике корабля под парусами, то летчиком за штурвалом самолета, то… ну много кем.
Все. Вся местность, которая могла быть отнесена к своей территории, была исследована и изучена. Этап самостоятельности был пройден.
Улица.
Улица, вернее проулок, между домами и огородами, который шел со стороны той половины села, которая располагалась на возвышенности, изучалась мной уже совместно со своими друзьями. Это было во время игры в прятки, войнушку, или какие-другие игры, множество которых на тот момент занимало все наше время. Интерес к новому пространству был, но ощущение «несвоего» его несколько притупляло. Общим местом сбора нашей улицы был колодец. Сначала он был один на улицу, и все селяне время от времени собирались там, обмениваясь новостями и судача о жизни. Мы носились вокруг, либо, прислушиваясь к их разговорам, либо помогая дотащить полуведрики с водой до дома. Колодец был сырой, с тяжёлой скрипучей цепью, которая наматывалась на ворот и вытаскивала пахнущую железом и деревом воду, чистую и прозрачную настолько, что казалось, будто бы она невидима. Студеная вода стояла потом полдня дома в прихожей на столе, откуда черпалась черпаками время от времени и заливалась либо в самовар, либо сразу в себя. Хождение за водой считалось должным делом и почетной обязанностью для любого ребенка. Для этой цели у нас были полуведрики, которые вмещали от половины до двух третей от обычного ведра. Улица была интересна… Но там было мало мест, где можно было бы изучить все спокойно и без помех. И ни слова не говоря, я решил сходить в посадки.
Посадки, которые шли поверху оврагов, не допуская их разрастания и огораживая колхозное поле, представляли собой посаженные в четыре ряда дубки, среди которых можно было бродить, собирая в сезон грибы или же желуди для детских игр. Это была первая «даль», которую я прошел сам и без спроса. Скорей всего с молчаливого ведома, потому что секретом мои походы ни для кого из домашних не были. И в первый же раз, выбравшись наверх холма, только-только обнаружив раздвоенный уступ, который я потом прозвал «чертовым когтем», я столкнулся нос к носу с огромной овчаркой, которая ткнулась мне своим влажным носом в нос, совершенно не приподнимая головы. Я оказался настолько увлеченным новым открытием, что не заметил, как ко мне подкралась эта псина. Собаки на селе – явление рядовое и все мы к ним привычные, будучи не раз кусаемы, когда дразнили как своих, так и чужих, так и облизаны с ног до головы за лакомство, утащенное со стола для своих любимцев. Потому чувство, которое я испытал – это ступор. Просто ступор. Собак такого размера я еще не встречал и, увидев ее, просто не знал что делать. Пес лизнул меня в нос и обернулся на окрик. Подняв голову, я увидел всадника, который сидел на лошади, помахивая кнутом и весело щурясь смотрел на меня.
«Глядись, не спугался, молодец! Не боись, Кавказ смирный, он детей любит, можешь потискать». Я тут же схватился за хибок псине и запустил пальцы ей в шерсть. Пес стоял довольный лаской, а мимо меня в торжественном молчании проходило колхозное стадо коров, лишь изредка позвякивая колокольчиками. Потом уже вдалеке раздался щелчок кнута и свист, который сорвал пса с места и оставил меня наедине с собой и щенячьим восторгом. В тот день я посадки так и не обследовал.
На следующий день, вскарабкавшись по склону, потому что взбираться по тропинке было скучно и неинтересно, я обошел ближнюю часть посадок, рассматривая все дубы. Один из них настолько привлек меня, что я запомнил его место и потом часто возвращался к нему, устроив в его корнях себе место для сидения и наблюдения за окружающей природой.
Последним этапом расширения границ для меня стал самостоятельный поход в сельпо на другой конец села. А после этого, походы на рынок, в город и просто на дальнюю речку уже слились для меня в обыденность и перестали ощущаться какими-то особенными событиями, поглотив мое бытие другими открытиями и свершениями.
Но то ощущение открытий, которые я совершал, раздвигая свои детские границы, до сих пор где-то глубоко внутри меня будоражит мои воспоминания.