Где-то в годах 1999-2000, сидя в вагоне метро, я возвращался домой со службы и размышлял о посттравматическом синдроме у военных людей. Ну, это о том, что так популярно освещалось в западных СМИ, когда после какой-то трагедии (а войну они рассматривали как трагедию), у человека нарушается психика и он, оставаясь, вроде бы нормальным, получает своего рода душевный шрам на всю жизнь. И этот шрам у него болит. И когда он болит, то человек начинает проявлять себя несколько неадекватно. Себя, с ещё тогдашним бедноватым опытом я не мнил матёрым волком, но чётко осознавал, что этот опыт — дело наживное.
Среди моих сослуживцев были уже и те, кто имел уже вполне весомый багаж воспоминаний. И за речку ходили. И первую застали с самого начала.
Каждый был по своему опалён войной. Я представлял себя на месте каждого из них и пытался понять как буду выглядеть сам. Какое зеркало отразит меня.
Представляя, я улыбался, вспоминая те или иные ухватки и словечки своих более опытных товарищей. На душе было легко и свободно. Дома меня ждала мать и собака. Хотелось семьи и жизни. Я знал, что это будет. Был уверен. И совершенно не выглядел как человек, который только вчера вернулся с боевой командировки и лишь пару часов назад сдал очищенный от копоти и гари автомат в оружейку.
Я смотрел в окно вагона на тёмный тоннель, перевитый коммуникациями, как змеями, казалось следовал вместе с поездом. Считал фонари в этом тёмном тоннеле и знал, что там вдали будет свет.
Вагон был молчалив и утомлен дневною суетой. Подавленность бытовыми проблемами того времени ощущалась на целом обществе и, тем более остро чувствовалась эта безвыходная нервозность в замкнутом пространстве…
Потом состав встал.
Тихо притормозил и остановился. Извивающиеся змеи коммуникаций за окном утратили свое сходство с пресмыкающимися и превратились в грязно серые шланги. Я отвернулся от окна и стал разглядывать сидящих и стоящих в вагоне. Многие бесцельно смотрели перед собой, не видя сидящих напротив своим расфокусированным взглядом. Это было подобие небытия, в которое погружались люди от чрезмерной эмоциональной усталости уже не имея возможности просто так заснуть. Кто-то из них грезил, вспоминая счастливые и сытые дни, кто-то, напротив, поджав тонкие губы, пытался осмыслить навалившийся хаос проблем. А кто-то, просто уходил в пустоту, отрешась от происходящего и не видя вокруг себя ничего, кроме серой пелены, закрывшей его самого от всего мира.
Я остро чувствовал эту тяжесть в доле людей и отчасти мой выбор профессии и был попыткой сбежать от этой беспросветной тягости вдаль, на самую кромку, где в разрывах снарядов я не чувствовал тьмы, которая застилала всё вокруг меня здесь, дома.
Казалось, что прошло не так много времени, всего не больше минуты от остановки. Я лишь успел окинуть поверхностным взглядом весь вагон и теперь выборочно оглядывал исподволь третьего персонажа, сидящего сразу на двух местах из-за своей тучности и оттого ещё более отрешённого, в надежде, что молчаливые упрёки в его адрес не будут высказаны ему открыто в глаза.
Вдруг, в середине вагона вскакивает на ноги мужчина средних лет, со стандартным изможденным и слегка костлявым лицом, в потрепанной куртке из кожзама и натянутой до самых плеч вязаной черной шапке. Он рывком бросается к переговорному устройству связи с машинистом и начинает бить в него кулаком, крича на весь вагон “почему стоим!!!?? почему стоим!?!? отвечай!!!?”
Лет пять-десять назад, к нему бы подошли уже другие пассажиры и стали бы успокаивать по-доброму. Увещивать. А сейчас — тишина. Вакуум. Вагон пребывал в такой унылой дрёме, что даже всплеск эмоций этого мужика никак не пробудил его к жизни. Стоящие рядом не отодвинулись. Спящие не проснулись. Уткнувшиеся в пол глазами так и не подняли их…
“Почему стоим! Отвечай!?!!”…
Уже трижды повторенный вопль лишь слегка всколыхнул тех, кто бессмысленно смотрел перед собой, заставив их на мгновение бросить взгляд на кричащего и снова потерять к нему интерес.
Я и сам смотрел на него сначала с раздражением, и лишь спустя некоторое время, когда он в четвертый раз, уже слегка осипшим и уставшим голосом снова прокричал “Отвечай!! Почему остановка!!?”… пошёл к нему.
Я шёл к нему через половину вагона. Иногда переступая через ноги тех, кому было лень убрать их под себя. Он стоял спиной ко мне. Когда до него осталось два шага, он обернулся, словно почуяв меня.
Костлявое лицо, с синими прожилками на щеках, небольшими порезами от старой бритвы, бело-голубые глаза, открытые настежь, как двери, выбитые ногой в подвал, за которыми тьма…
Он увидел меня, посмотрел мне на ноги, как будто пытаясь понять, что я иду именно к нему, потом стянул с себя шапку и уже обращаясь ко мне сказал: “они не должны стоять… не должны, там ждут… броня должна ехать…”
Короткие волосы его со слегка отросшим, ещё густым ежиком были белее первого снега… Я смотрел на него и не мог отделаться от ощущения, что этот человек мне знаком. Когда-то я его видел. Где-то, может быть в другой жизни.
Он закрыл снятой шапкой лицо и сел на пол у дверей. Не коснувшись его, я стал рядом, у противоположной стены.
Поезд тронулся. Медленно. Не спеша. Как бы с надрывом, он скрипя всеми суставами, пополз вперёд. К свету, который есть в конце каждого тоннеля…
14.11.2016
